Проект «Дневники Хивинского похода». Глава 10

Перед нашим приходом генерал Глуховской приказал снять все посты с попутных колодцев до Гяур-Кала и командировал вперед на Урта-Кую полковника Ковалевского с летучею колонною (из 7 взводов казаков и двух конно-горных орудий) для прикрытия ученых работ Свинцова и Гедройца, отправляющихся на Урта-Кую и Игды; причем предписал ему какими бы то ни было средствами доставить его письмо к генералу Скобелеву в отряд. Ковалевский разделил свою колонну на три эшелона и выступил сегодня вперед с 70 казаками. (Впоследствии Куропаткин вернул его с Игды обратно, так как поездка в оазис была против желания генерала Кауфмана.) Здесь нашли мы Гротен-гельма с его тенью, Кош-Беги; благодаря старанию последнего, наш отряд прошел ханство со всеми удобствами. Кош-Беги останавливается на каждом биву-аке со своими многочисленными махрами (приближенными) в сторонке и едва только присядет на ковер выпить чашку чая, как раздается повелительный зов начальника: «Кош-Беги! Кош-Беги!». И высокий сановник хивинского ханства в атласном зеленом халате и громаднейшей бараньей шапке летит стремглав, спотыкаясь, выслушивать волю музафат-хакима (Гротенгельма).

18 ноября. Куропаткин с раннего утра лично поверяет лаучей и в заключение дарит им 10 баранов на угощение. Все части закупают здесь скот и баранов. В полдень к юрте Куропаткина подъехало 5 джигитов. Один из них оказался посланный Скобелевым переодетый Стеценко с письмом к Ку-ропаткину в сопровождении 4 джигитов (шураханских киргизов), служащих при Скобелеве. Он выехал из Дуз-Олума в ночь на 31 октября. Стеценко и его спутники отправились оттуда переодетые в туркменские костюмы одвуконь на отличных текинских скакунах, имея при себе бурдюки для воды, ячмень, продовольствие и патроны. Проводники его долго блуждали; от продолжительной езды и изнурения половина его лошадей пала. Поэтому, бросив все свои тяжести, он принужден был идти пешком, таща в поводу измученных лошадей, причем вынес все муки голода, жажды и утомления. 9 ноября Стеценко в крайнем измождении остановился в песках, в 20 верстах не доходя до колодцев Черешлы, не зная о их существовании, и, вероятно, погиб бы, если бы совершенно случайно не встретился здесь ночью с 3-й ротою 13-го батальона (из Сарыкамышского отряда), шедшею на Урта-Кую. Его накормили, напоили и направили на путь. Он проехал Петро-Александровск и теперь нагнал нас. Обратно он едет вместе с нами.

Стеценко симпатичный молодой человек, ходит в халате, который не идет к его безбородому юному лицу, а его светлые волосы и глаза сразу обличают в нем европейца. За свою отважную поездку Стеценко впоследствии получил Св. Георгия 4-й степени. К 12 часам наш отряд перешел на озеро.



Начальник отряда взял еще несколько новых проводников, между которыми выделяется замечательный туркмен имралинец Джума-Нияз, главный проводник нашего отряда. Он хорошо знает пути в Ахал и лежащие по ним колодцы. Это чрезвычайно представительный и красивый туркмен, на прекрасной серой лошади, держит себя с большим достоинством. Глубокий сабельный шрам на лице свидетельствует, что ему хорошо знакомы аламаны. Зная по опыту, что в пустыне все зависит от проводников, Куропаткин платит очень большое содержание и за каждый пройденный участок пути сверх платы дает еще денежные награды.

Продовольствие их вполне обе-спечено; они получают натурою полный солдатский рацион, воду и ячмень Верблюдовожатые получают только солдатский паек и воду. Возле реданта рабочие тюкуют вещи и привязывают их для более удобной вьючки к лесен-кам. Так называются две березовые рамы с перекладинами, напоминающие собою лесенку в виде буквы А. Верхние концы рам крепко связываются между собою, после чего к каждой раме привязывают упакованные тюки, распределяя равномерно груз вьюка по обеим сторонам лесенки. Благодаря этому приспособлению вьючка и развьючка происходят быстро. Верблюда кладут на землю, и несколько человек, подняв сразу лесенку с привязанными к ней тюками, быстро накладывают или снимают с седла вьюк, а верблюд идет немедленно пастись. Равномерно распределенная тяжесть и хорошо пригнанный вьюк не набивает животному спину, не трет бока, и сама вьючка для солдат не требует особенного искусства, приобретаемого лишь долголетнею практикою номадов. У юрты Куропаткина на корточках дожидаются джигиты и проводники; стоят несколько оседланных лошадей. Дежурный урядник по очереди пускает их в кибитку. Возле юломеек сотенные и ротные командиры осматривают снаряжения и вьюки, дежурные и фельдфебели делают наряды и выкликают рабочих. Между тем быстро темнеет.



Все заняты: один озабоченно строчит что-то спешное, двое играют в шахматы, третий, лежа на животе, старательно вырисовывает какие-то кроки и по временам, отдаляя от себя лист бумаги к свечке, любуется на свою работу; охотники насыпают свои патроны; двое спят, прикрывшись бурками, на ковре. Посреди кибитки, возле тлеющих углей, стоит большой медный чай-ник, разбросаны мешки с сахаром, сухарями и несколько китайских чашек.

В полуверсте от отряда, на берегу озера, расположились под открытым небом проводники. На земле разложены кошмы, бурки и курджуны, возле них стоят покрытые попонами и привязанные за ногу лошади. Группа туркмен сидит вокруг огня, яркое пламя лижет чугунный котел и освещает бронзовые лица собеседников, слушающих с напряженным вниманием бакши (певца-труба-дура). Певец поет высоким гнусливым голосом, аккомпанируя себе на дутаре (инструмент вроде балалайки). Переходя по рукам, клокочет и хрипит кальян; все молчат и лишь изредка, в чувствительных местах, поощряют певца гор-танными восклицаниями: «Гм! Гим! Ай баракала!» (одобрение), после чего певец, воодушевляясь, забирается еще выше и громче.
Но вот заиграли зарю, и утомленный лагерь засыпает, чтобы набраться сил на предстоящий впереди трудный путь.

*

Рано утром 21 ноября с ночлега у озер Куропаткин выступил с 2 сотнями и ракетным взводом вперед, на колодцы Кизыл-Ча-Куюсы. С пехотою же, которая отсюда уйдет вслед за нами, мы соединимся только на Урта-Кую.

Вчерашний дождь образовал по дороге громадные лужи и целые озера воды. Пронизывающий до костей холодный ветер сбивал с ног животных. Спотыкаясь по замершим лужам и утопая в грязи, верблюды скользили, падали и развьючивались на каждом шагу, задерживая наше движение.

Подтянув обоз, пришлось оставить его ночевать с прикрытием на половине дороги в степи, так как было поздно. Сделав в этот день более 60 верст, поздно вечером кавалерия пришла на колодцы Кизыл-Ча-Куюсы.

Голодные и измученные, дрожащие от холода, завернувшись в бурки, все сбились в кучу на кошме в маленькой дырявой юломейке, уступленной нашему штабу казачьими офицерами здешнего поста.



Едва забрезжил свет утра 22 ноября, как казаки уже были на ногах и кипятили свои чайники у ярко пылающих костров.
Посланный в обоз казак привез известие, что он будет на колодцах не раньше 4 часов пополудни; из обоза на лошадях успели подвезти баранов и котлы и уже готовили пищу, попробовав которую, Куропаткин выдал денежную премию уральцам, у которых борщ был раньше готов и вкуснее, чем у оренбургцев.

Потомки московских стрельцов и разного вольного люда, когда-то заброшенные на Урал, уральцы в течение веков живя на рубеже бок о бок с номадами, ведя с ними непрестанную войну и производя большие и малые степные набеги, усвоили себе их привычки и сноровки и сделались незаменимыми в степных походах. Уралец в пустыне все равно что матрос на корабле; его плотный конь маштак вмещает на себе все его легкое походное хозяйство, плотно привязанное и притороченное опытною умелою рукою. В его переметных суммах найдутся: чай, сахар, мука, кишмиш, кусок бараньего сала и лишняя торба ячменя, подобранная у зазевавшегося оренбургца.

Необходимую принадлежность каждого уральца-казака составляет всюду ему сопутствующий старообрядческий медный складень-образок, который он вешает, молясь, на луку седла, решетку кибитки или колышек палат-ки. Большая сотенная икона в кожаном чехле везется через плечо бородатым казаком, который исправляет должность начетчика, за что он пользуется льготою и службы не несет. Начальство в походе особенно любит иметь при себе уральцев; развитые, умные и смышленые от природы, они весьма скоро изучают характер, наклонности, привычки каждого начальника и впоследствии становятся для него положительной необходимостью. Никто не умеет лучше их ловко и быстро подать и принять лошадь, разостлать бурку, приготовить чай и закуску, причем в большинстве случаев бутылки с водкою, отданные на хранение сынам Урала, всегда оказываются пролитыми или раз-битыми.



В то время, когда другие части едят в походах только сухари, уральцы неизвестно откуда жарят пшеничные лепешки и блинцы, раздразнивая аппетит всего отряда, никто лучше уральца не может на глазах у всех украсть барана или корову и, мгновенно зарезав ее, зарыть тут же внутренности в землю, или же по ошибке снять с чужой лошади торбу и пересыпать ее в свою, зная, что лошадь этого никому не скажет. Вместе с тем, они очень гордятся своим про-исхождением и считают себя умнее и выше всех на свете. В словах уральца, когда он говорит с вами, всегда проскальзывают некоторая ирония и сарказм, приправленные их природным юмором. Наш дивизионер, чистокровный уралец, тяжеловат, любит удобства и комфорт, его всегда сопровождает свита из казаков, везущих его бурку, закуску, чайник, подушку и бинокль.

При каждой остановке плутоватый приказный, перекрещенный киргиз Лукин, скатываясь кубарем со своей лошади, мигом расстилает бурку и подкладывает своему властелину под бок подушку, поднося при этом соответствующие закуски и питье. Лукин занимается ботаникой и потому часто от-стает; тогда гнев дивизионера разражается на нем как ураган. От головы и до хвоста колонны разносится громкий крик: «Послать приказного Лукина».

«Как шмел отштать! А? ты знаешь, я, например, шолнче, а ты тень, и должен быть поштоянно вожле меня», — грозно говорит ему рассерженный начальник. Обладая обширною памятью и недюжинными способностями, ди-визионер отлично знает военную историю и на выдержку декламирует целые поэмы, а когда он разойдется, его исполненные юмора рассказы оживляли, бывало не раз, однообразие нашей походной жизни.



И, кроме того, вся жизнь их сложилась при совершенно других условиях. Молодые оренбургцы по неопытности очень часто теряют в обозе свой ячмень, кошмы и другие мелочи, которые уральцы подбирают и навьючивают на свои вьюки.

25-верстный переход по пологим барханам и ровным такирам привел нас к развалинам крепости Шах-Санем, возле которых лежат два неглубоких колодца с противно горько-соленою водою. Благодетельные лужи на такирах напоили нас и наших животных, а воду в баклагах берегли как зеницу ока для предстоящих безводных переходов. Верстах в двух от колодцев лежат развалины города и крепости Шах-Санем, построенной на насыпном холме. Стены ее полуразрушены, внутри развалины из жженого кирпича, возле стен лежит большое древнее кладбище, и далеко вокруг — развалины древнего города.
До сих пор хорошо еще сохранились следы городских стен, караван-сарая, дворцов и прочих построек. Легенда гласит о жившей здесь когда-то прекрасной принцессе Хорезма, укрывшейся сюда со своим возлюбленным от преследований разгневанного отца. По случаю своих именин дивизионер пригласил нас на пирог, который был превкусный. Как спекли его уральцы в пустыне, это навсегда останется тайной кулинарного искусства.

24 ноября мы выступили в 7 часов утра. Впереди нас по обыкновению идут туркмены-проводники, которые пользуются ровными, как паркет, такирами, чтобы поджигитовать, припуская в карьер своих коней. Некоторые довольно ловко подбрасывают вверх и ловят свои винтовки на скаку; останавливая своих расскакавшихся коней, они никогда не осаживают их сразу, как прочие номады, а делают постепенные вольты, переходя из большего аллюра в меньший.

Было пасмурно и сыро, моросил мелкий дождь, окрестности тонули в серой дымке. Кое-где из-под накинутых бурок и башлыков вспыхивал иногда огонек папирос, да дождь дробно постукивал в спины всадников. Время от времени Куропаткин припускает своего серого коня, за ним вьется красный значок, и скачут вслед ординарцы и дежурство. Обогнавши далеко сотни, Куропаткин по обыкновению въезжает на бугор, слезает с лошади и, поджидая сотни, пропускает их мимо себя. Это постоянная и ежедневная его привычка видеть всегда все части на ходу.

Пройдя 30 верст по барханам и такирам, мы пришли на колодцы Гяур-Кала, возле которых нашли маленький редутик с прикрытым входом к колодцам. Вода в них хотя и была годна для питья, но ее было так мало, что колодцы были бы для нас совершенно бесполезны, если бы нас не выручили опять дождевые лужи на такирах.

В 3-4 верстах от колодцев лежат развалины укрепленного города Гяур-Кала (Крепость Неверных), от которых и колодцы заимствовали свое название. Один из проводников привез нам белый корень в виде моркови, оставляющий во рту вкус воложского ореха. По словам туркмен, корни эти очень питательны и нередко спасают от голодной смерти блуждающих в степи туркмен. Так как завтра нам предстоит начать тяжелый безводный переход около 120 верст до Урта-Кую, то Куропаткин лично сам осматривает очень подробно спины верблюдов и лошадей, бочки и турсуки с запасною водою, седла и арканы, оружие и патроны. Одна бочка запасной воды у уральцев оказалась пустою; причем бородатый сын Урала тщетно старался объяснить Куропаткину, каким образом вода ушла через верхнее дно бочки, и, увы! попал за это на часы. Едва забрезжил свет утра, как мы уже сидели на конях.

Кругом пески и крупный саксаул, глухая мертвая пустыня. Несколько раз по пути мы пересекаем речные русла, то спускаемся в них и идем по ним, то снова поднимаемся наверх и следуем их крутыми берегами. Около 4 часов пополудни вправо от нас высоко поднимается над окрестностью гора Занги-Баба. К 5 часам мы расположились на привал. Из запасной воды казаки варят себе чай и пищу, лошадям выдано по полведра воды. Когда стемнело, запылали яркие костры из саксаула, и казаки все время пели свои характерные песни. Наш проводник Джума-Нияз проскакал на своем великолепном коне несколько вёрст вперед, чтобы засветло наметить по пескам следами своей лошади наш предстоящий путь. Мы теперь вошли уже в песчаный безбрежный океан, где память и глаза належного проводника служат вместо карты, на которой проходимые нами места изображены лишь сплошной желтой краской.

Сбив в густую колонну наших верблюдов, мы тронулись вперед среди непроглядной темной ночи. Чтобы не заблудиться задним, Куропаткин приказал авангарду на всех встречных возвышенностях раскладывать огромные костры. Так шли всю ночь до 6 часов утра, когда остановились на при-вал. Через 3 часа пришел обоз, и люди из запасной воды начали готовить себе чай и пищу. Сегодня великий военный день, Георгиевский праздник.

Куропаткин обошел выстроенные сотни и произвел парад, казаки стройно и отчетливо прошли церемониальным маршем. После чего, высоко подняв чарку водки, начальник отряда предложил тост за драгоценное здоровье старшего царственного кавалера, державного русского Монарха, в ответ ему дружное и могучее «ура!» не переставая долго гремело среди безжизненных песков. Кавалерам выдано по 6 руб.. В сотнях шло угощение, а офицеры отправились поздравлять Куропаткина.



В верстах шести от нашей остановки среди глухой пустыни одиноко возвышается стройная постройка циклопов в виде огромной круглой башни.

Неизвестно откуда и когда были взяты громадные тесаные камни, из которых сложены стены этой башни. В нее ведут ворота в виде арки, а в толще стен устроены сводчатые ниши. Этот странный замок называется Диу-Кала (Крепость Дивов). Туземные легенды приписывают постройку этой крепости в древности дивам-людоедам, похищавшим и таскавшим сюда людей. Поблизости Диу-Кала лежат два колодца Даудыр с соленою водою.

Наступила темная непроглядная ночь, не остановившая нашего движения. По-прежнему на возвышенностях разводились яркие костры, освещавшие наш путь. Пройдя около 40 верст, остановились на ночлег в глубокой балке.

Я и проводник Джума-Нияз проскакали верст на 10 вперед, чтобы наметить путь на завтра. Это правило строго соблюдалось Куропаткиным во избежание блуждания в песках и лежало всецело на дежурном ординарце и главном проводнике.

Каждый из чинов нашего маленького штаба имел раз и навсегда строго определенные обязанности под непосредственным надзором Куропаткина, требовавшего всегда обо всем самого обстоятельного доклада. Помимо прямых своих обязанностей, дежурный ординарец должен был осматривать всю ночь посты и через каждый час докладывать начальнику отряда, который спал всегла одетым и вообще был очень чуток.

В 8-9 верстах от нашего вчерашнего ночлега лежат 5 колодцев Нефес-Куи, из которых один с соленою водою, а остальные все засыпаны. Они замечательны тем, что их посетил Скобелев, тогда еще подполковник генерального штаба, во время своей знаменитой рекогносцировки пути от Измукшира до Урта-Кую.

В июле 1873 года, вскоре после занятия столицы г. Хивы, после только что перенесенных трудностеи хивинского похода туркестанскими и кавказ. скими войсками, всеобщий интерес возбуждал тот таинственный участок пути от Измукшира до Урта-Кую, который оставалось одолеть вернувшемуся назад Маркозову. Скобелев отважно решился исследовать этот путь и вскоре после Чандырского погрома с разрешения Кауфмана предпринял поездку от Измукшира до Урта-Кую в сопровождении двух переодетых уральцев и йомуда, проводника Нефес-Мергеня. Перед вечером, подъезжая к колодцам Нефес-Куи, с высоты соседнего бархана Скобелев увидел колодцы, занятые туркменскими аулами, бежавши-ми сюда после Чандырского погрома.

Укрывшись в соседней балке и умирая от жажды, он послал за водой на колодцы Нефес-Мергеня, весьма ловко разыгравшего роль заблудившегося путника. Ему поверили и приняли как гостя. Едва только стемнело, как Нефес-Мергень привез турсук воды своим умирающим спутникам. Когда же в аулах все заснули, Скобелев приехал на колодцы и напоил своих коней, избавившись от опасности. Рекогносцировка эта выяснила, что Маркозов со своим отрядом, растянутым на протяжении почти 80 верст, не мог пройти этим путем к Хиве в 1873 году, и если бы не вернулся, то погиб, наверное, в этих песках. Это был еще один пример отваж-ной рекогносцировки в безводной пустыне под палящими лучами июльского солнца, когда кроме всюду рыскавшего неприятеля ежечасно грозила опас-ность погибнуть от голода и жажды.

Скобелев мужественно справился со своей задачей и был за это достойно награжден орденом Св. Георгия 4-й степени.
Но вот перед нами на ровной площадке между песчаными барханами открылись колодцы Урта-Кую, означающие в переводе «Средние Колодцы», так как они лежат как раз на половине пути между Кизил-Арватом и Хивою.

Мы нашли здесь только один колодец с водою, остальные же оказались засыпанными, осмотрев которые, Куропатким немедленно приказал рыть н и расчищать старые колодцы. Работа эта требует известного навыка и св рода искусства, для чего с нами ехали нанятые еще в Хивинском ханетве хивинских колодезных мастера «кудукчим которые сейчас же и принял за дело Раздевшись донага, кудукчи спускается на дно колодца и, ловко расчищая его короткою лопатою, быстро наполняет отвратительно воняющею грязью подаваемые ему сверху на арканах ведра и мешки.

Очень часто, как оказалось и теперь, туркмены, уходя далее, чтобы и портить в колодцах воду, бросали туда баранов, собак и ишаков, и теперь вс это нужно было вынимать и расчищать. Вынутая грязь и животные, издаю щие отвратительный запах, не позволяют бедному кудукчи долго оставатьс на дне колодца. Он часто выскакивает наверх, вдохнет несколько раз в себя чистый воздух, покурит кальян и вновь в свою черную дыру.

Через 3-4 часа лихорадочной работы, когда вся грязь удалена, он вычерпывает черную воду до тех пор, пока она не станет светлою и годною для питья. В одном из вновь вырытых колодцев обрушившаяся сверху глыба земли засыпала глаза молодому оренбургскому казаку. Чтобы подбодрить его, Куропаткин дал ему 25 руб., и через три дня казак, оправившись от ушиба, был совсем здоров.

Все наше внимание теперь сосредоточено у колодцев. Все с живейшим интересом следят за прибылью воды в ко-лодцах, возле которых лихорадочно кипит работа. 28-29 колодцев продол-жали деятельно рыть, и вода все прибывала. Наша пехота, артиллерия и обоз в отличном порядке, как на смотре, с музыкой и песнями пришли в Урта-Кую, встреченные начальником отряда.

Все было как всегда. Щеголеватый майор, парадируя мимо Куропаткина не без шика и с некоторою грацией, делал свой заезд: за пехотой шли построенные в колонну верблюды, впереди которых, покачиваясь на высоком гнедом аргамаке, в стареньком пальто, широчайших навыпуск желтых шароварах и громадной папахе с красным верхом, важно подбоченясь, напоминая атаманов времен Степана Разина, ехал начальник верблюдов, ведя в строгом порядке свою верблюжью команду.
С приходом музыки и пехоты отряд наш значительно оживился, все радовались, благополучно одолев первый безводный переход, но самое трудное еще было впереди.

Поднявшийся страшный ветер утром 28 ноября сорвал и далеко разметал по полю кошмы с наших юрт и ломеск; все вещи перепутались, и люди бегали по полю, гоняясь за своими пожитками, которые уносил бешеный ветер. К полудню он стих, и всё пришло в порядок.



После того как налита была посуда, приступили к пойлу верблюдов. Сам Куропаткин со своим штабом лично следил за тем, чтобы верблюды были напоены вдоволь, так как от этого зависел весь успех последующих грозных переходов.
К сожалению, среди публики, и даже очень интеллигентной, благодаря старым учебникам, существует ложное понятие о том, что верблюд по целым неделям может оставаться без воды.

Многочисленные опыты степных походов, напротив, доказали, что верблюд весьма нежное животное, требующее заботливого и внимательного ухо-да, знания его привычек и натуры. Так, например, он, в противоположность остальным животным, никогда не пьет сразу досыта, а понемногу в течение нескольких часов, причем в промежутках гуляет и пасется.



Во время следующего же перехода истощенные верблюды падали на каждом шагу, и дорогие разнообразные вьюки приходилось бросать или сжигать в пустыне. Движение отряда в пустыне всецело должно сообразоваться с силами верблюдов, которые, хотя, в общем, и могут пройти много, но обязательно должны чаще кормиться и отдыхать, почему мы и двигались так же, как верблюжий караван. Туркмены-проводники все расстояния в пустыне вследствие этого измеряют менгзилями, означающими средний верблюжий переход, то есть от остановки до остановки для отдыха и корма верблюдов.